В исторической литературе Подол единодушно рассматривается как главный ремесленный посад древнего Киева (1). Однако следов древнерусского ремесленного производства на Подоле археологически обнаружено было не так уж много(2). Поэтому мнение о Подоле, как о крупнейшем ремесленном районе Киева основывалось в основном на различных косвенных данных: например, удобное топографическое расположение района (близость к Днепру, устье р. Почайны), наличие небольших водото¬ков и некоторых видов сырья (глина), достаточно выразительный ремесленно-торговый характер Подола в XVI—XVII вв. (что нашло свое отражение в топонимике района — урочища Гончары, Кожемяки, Дегтяри ) и т. д.
В последнее время благодаря систематическому археологическому изучению Подола ремесленный характер района начал проступать более отчетливо. Открытие нескольких ремесленных мастерских, коллекция интересных вещественных находок позволяют более конкретно осветить ряд важных вопросов ремесла на Подоле, значительно пополнить наши представления как о ремесленном характере района, так и о древнерусском городском ремесле в целом.
Характеристику новых данных о ремесленном производстве Подола начнем с кузнечного дела. Именно кузнечное ремесло остается пока одной из наименее изученных отраслей киевского ремесленного производства. Данные о кузнечном ремесле древнего Киева немногочисленны. Что касается письменных источников, то единственное упоминание о киевских кузнецах имеется в «Житии Феодосия»(3). Археологический материал представлен в основном многочисленными находками разнообразных изделий из железа. Более или менее выразительные следы самого желе¬зоделательного производства были зафиксированы только на Подоле(4). В Верхнем городе хотя и находили отдельные куски железного шлака, однако, остатков железоплавильных печей или кузниц не встречено(5). В. А. Вогусевич высказал мысль о том, что железоделательное производство в древнем Киеве должно было сосредотачиваться не в центральных, аристократических районах города, а на посаде, в частности на Подоле(6). Новые исследования подтверждают это предположение.
Раскопками на участке строительства метро, в месте его пересечения с ул. Верхний Вал, в слоях XII—XIII вв. были зафиксированы развалы печей, расположенные несколькими ярусами одна над другой. При расчистке завалов и в непосредственной близости от них было обнаружено значительное количество железного шлака. Стены печей были глинобитные на деревянном каркасе, о чем свидетельствуют найденные куски глиняной обмазки. Поды представляли собой круглые в плане глиняные площадки диаметром около 1 м. В некоторых печах поды были выложены фрагментами керамики, которые перекрывал слой спондиловой глины. Песок, подстилающий основания этих печей, был сильно прокален и приобрел характерный красноватый оттенок. Производственный характер печей не вызывает сомнения, хотя более точно определить их назначение из-за плохой сохранности затруднительно. Не ясно, были ли это железоплавильные печи или кузнечные горны.
В вопросе об организации древнерусского металлургического производства мнения исследователей расходятся. Б. А. Рыбаков считает, «что, если в деревнях сыродутные горны часто устанавливались ближе к месту добычи руды, а не в самом поселке, то в городах они всегда находятся внутри городских стен...»(7). Б. А. Колчин, напротив, допускает, что в X—XIII вв. уже существовало разделение труда при добыче металла и его дальнейшей обработке и связывает металлургию с деревенским промыслом, который играл, по его мнению, важную роль в развитии товарных отношений между городом и деревней(8).
Вероятно, только будущие археологические исследования покажут, какое из этих мнений более справедливо для Киева. Однако трудно представить существование железоплавильных горнов почти в центре густонаселенного района. Поэтому мы склонны видеть в обнаруженных объектах кузнечные горны. Возможно также, что они использовались при операциях, связанных с переработкой железа в сталь или с проковкой сырой крицы(9).
Археологические разведки и раскопки в границах так называемого «Большого Киева» показывают, что металлодобывающее ремесло получило распространение в северо-западной часты Киевской земли (в бассейне рек Ирпень и Тетерев). Здесь П. П. Толочко исследовал группу древнерусских поселений, на которых в большом количестве были встречены куски железных шлаков, ошлакованные стенки горнов, куски руды(10). Исследователь считает, что эти поселения являлись сезонными поселками, занимавшимися выплавкой железа из болотных руд. Следы металлургического производства зафиксированы и в Вышгороде(11). О древних и прочных традициях металлургии этого района свидетельствует и металлургический центр зарубинецкой культуры близ г. Лютиж(12). По мнению В. И. Бидзили, Лютиж удовлетворял своей продукцией потребности киевского гнезда поселений этого времени, чему в немалой степени способствовало удобное расположение металлургического центра на днепровском водном пути (40 км выше Киева). Возможно, именно из этого района киевские кузнецы и получали железо в виде полуфабрикатов типа криц из Вышгорода.
На этом же участке, но в слое X в. (на глубине 7,60 м от современной поверхности) были выявлены остатки мастерской ремесленника-ювелира. Сама постройка, видимо, была уничтожена пожаром, о чем свидетельствует большое скопление горелого дерева. Вся площадь раскопа на данном уровне также носила следы сильного огня. В мастерской были обнаружены четыре литейные формочки из овручского шифера (три из них сохранились практически полностью, от четвертой — небольшой обломок), шлифовальный брусок, многогранные сердоликовые подвеска и бусина. Невдалеке от пятна постройки было найдено несколько стеклянных бусин, которые, возмож¬но, также относятся к данной мастерской (рис. 1). 
Две желтые бусины-лимонки изготовлены из прозрачного желтоватого стекла, и только снаружи их покрывает тонкий слой непрозрачной желтой массы. По мнению Ю. Л. Щаповой, подобные бусины — византийского происхождения и появляются во второй половине X в.(13).
Отметим, что это первая находка ювелирных литейных формочек на главном ремесленном посаде древнего Киева.
Первая формочка (рис. 2) представляет собой пластину почти прямоугольной формы, размером 6,5X7 см при толщине 0,9—1,4 см. Обе стороны формочки являются рабочими — на них вырезаны изображения, служившие для отливки поясных украшений. На одной стороне находятся изображения четырех поясных бляшек. Они выполнены в виде трехлепестковых пальметок с отверстиями у основания ростка. По внешнему обводу каждого изображения часто нанесены точки, которые при отливке имитировали мелкую зернь. Здесь же вырезано 5—6 точек более крупного размера, вероятно, для имитации более крупной зерни. Все вырезанные изображения весьма сходны между собой. Однако левая пара бляшек незначительно отличается от правой. Последние несколько больше по размерам, отверстия здесь овальные, точек для крупной зерни шесть, а не пять, как у левой пары. Изображения бляшек каждой из этих пар имеют только те отличия, которые вызваны самим процессом ручной резьбы по камню, а также в количестве точек для мелкой зерни. К каждому из рисунков проделан литник. По краям формы находятся три отверстия для штифтов, служивших для фиксации крышки. На другой стороне формы вырезано еще три изображения поясных украшений. Поперек пластины, почти па всю ее ширину, расположен наконечник пояса. Вся поверхность последнего заполнена искусной резьбой растительного характера, которую в целом можно представить как дерево жизни, увенчанное тремя солярными знаками. Ниже находится изображение малого наконечника, украшенного гораздо проще — узким пояском с точками, идущими по контуру рисунка. Рядом вырезана ма¬ленькая сердцевидная бляшка с круглым отверстием в основании. На этой стороне формочки в нижней ее части находятся четыре отверстия для штифтов. Вероятно, сначала использовалась одна пара отверстий, однако вследствие долговременного использования формочки пришлось сделать новую. На торце формочки резцом сделана куфическая надпись.
Вторая форма (рис. 3) имеет размеры 8X6 см при толщине 0,4— 0,8 см. На одной стороне вырезаны изображения пятиугольной бляшки, украшенной семилепестковой пальметкой, сегментовидной бляшки, а так¬же круглой бляшки с восьмиугольной звездой. Литник круглой бляшки перерезается под прямым углом каналом для штифта, служащего для изготовления отверстия в ушке отлитого изделия.
На торце, куда входит литник прямоугольной и сегментовидной бляшек, вырезан крест. На другой стороне в центре вырезано изображе¬ние колодочки с литником и каналом для штифта для образования поло¬сти в колодочке.
Третья форма (рис. 4) меньше предыдущей (3,5X5 см при толщине 1,3 см). Полностью сохранилась лишь одна сторона, где вырезано три полуцилиндрических колодочки, к каждой из которых ведет отдельный литник. Для придания изделиям полой конструкции прорезано два параллельных канала для штифтов. Вследствие механического повреждения на второй стороне сохранился лишь незначительный фрагмент изображения.
Все формочки изготовлены из шифера (пирофиллитового сланца) овручского происхождения.
Первые две формочки относятся к одному литейному набору, служившему для изготовления поясных украшений (рис. 5). Так, большая продолговатая бляшка с круглым концом, украшенная сложным изысканным орнаментом, служила наконечником боевого пояса. На нем изображены трилистники со сложными завитками, перерастающие друг в друга и образующие своеобразное «древо жизни». Малый наконечник с заостренным концом предназначался для ремешков, к которым крепились меч, нож, кошелек и т. д. Маленькая бляшка расположенная рядом с наконечниками, с отверстием для язычка пряжки ножен также прикреплялась на эти ремешки. Сами ремешки крепились к боевому поясу при помощи бляшек-пальметок с продолговатым отверстием, которые находятся на другой стороне этой формочки. Бляшки крепились к поясу, а через их отверстия пропускались ремешки. Находящиеся здесь же другие две бляшки меньшего размера располагались на боевом поясе и окаймляли отверстие для язычка пряжки. Сегментовидная бляшка могла также употребляться для пропуска ремешков. Пятиугольная бляшка, вероятно, прикреплялась к щитку пряжки пояса. А круглые бляшки со звездой в середине, по всей видимости, украшали остальную часть пояса. (Возможность приделать ушко этой бляшке указывает на существование также варианта использования ее в виде подвески). Как известно, количество бляшек на боевом поясе воина бывало довольно значительным. Так, на поясе, найденном в 1848 г. в Чернигове у Елецкого монастыря, насчитывалось 57 бляшек и наконечников (14).
Культурный слой, в котором была обнаружена мастерская, относится к X в. На эту же дату указывают и некоторые достаточно близкие аналогии. Например, пятиугольные бляшки из Шпилевского клада (конец X в.), которые отличаются лишь тем, что украшены пальметкой с пятью, а не с семью лепестками(15). Изображение круглой бляшки напоминает бляшку из Дмитровского могильника, также украшенную звездой, но девяти-, а не восьмилучевой(16). Куфическая надпись на ребре формочки датируется IX—X вв. Все это вместе дает возможность датировать раскопанную мастерскую X в.
Резьба по камню, особенно выпуклых линий, которые при отливке дают углубленные линии,— очень тонкий и кропотливый труд. Обработка такой формочки требовала как специального материала и инструмента, так и опытного мастера-резчика. Изготовление литейной формочки требовало значительных затрат труда. Эти затраты оправдывали себя лишь в случае массового производства. «Только наличие широкого и гаранти¬рованного круга заказчиков или наличие рынка могли способствовать появлению таких дорогих и трудоемких приспособлений, как эти литейные формы»,— подчеркивал Б. А. Рыбаков(17).
Длительная и интенсивная работа мастерской (на что указывает залощенность форм, новые отверстия для штифов и т. д.) говорит о том, что такой спрос на изделия данного вида в Киеве X в. уже существовал.
Известно, что поясные и уздечные наборы были широко распространены на всей территории великой евразийской степи: от Байкала на востоке до Венгрии на западе. Отмечается и большое сходство этих наборов, особенно в IV—VI вв. В конце VII—VIII вв. по формам и орнаменту бляшек выделяются три основные ареала: Средне-Дунайская низменность, Юго-Восточная Европа, Центральная и Средняя Азии(18). Пояс, украшенный серебряными бляшками, был непременной принадлежностью каждого воина-кочевника. Количество бляшек на поясе зависело от общественного положения воина: чем знатнее он был, тем больше, бляшек имел на поясе(19). Боевые пояса (как и оружие и коня) воин в раннем средневековье получал от правителя как отличие воинской доблести, высокого служебного положения. Прокопий Кесарийский писал, что «не позволено никому носить ни перстня золотого, ни пояса, ни пряжки, ни чего-либо подобного, если это не пожаловано царем(20). Об этом же свидетельствуют азиатские рунические эпитафии: «Так как у вас было счастье («вам повезло»), памятник вам водрузили. На поясе луновидную пряжку мы устроили». Или другая надпись: «Моя геройская доблесть. Мой пояс с сорока двумя (чиновными) пряжками-украшениями!»(21).
На Руси также существовал обычай одаривать дружинников за верную службу богатым одеянием и оружием. Письменные источники свидетельствуют о страсти «нарочитых мужей» к роскошной одежде, ко всему, что олицетворяло власть, силу, богатство. Варяги, по свидетельству Эймундовой саги, требовали от Ярослава Мудрого в уплату за службу «золото и серебро и хорошую одежду»(22). Об «оружии и портах» говорят дружинники князя Игоря, требуя нового похода к древлянам за данью. Всеволод Большое Гнездо одаривает после пиршества своих гостей «дары бесценными, комонми и сосуды златыми и сребреными и порты». Сын Всеволода князь Ярослав обращается к своим воинам перед Липецкой битвой 1216 г.: «Се пришелъ вы товар в руки. Вам же буди брони, копи и порты»(23). А «князь великий Юрьи...многы дары вдасть брату своему: златомъ, и сребромъ, и порты разноличьными, и кони, и оружием...»(24) (1219 г.). К такого же рода почетным подаркам относились боевые пояса и конская сбруя. Среди храбров князя Константина Всеволодовича ле¬топись наряду с Алешей Поповичем выделяет некого Тимоню Золотой Пояс: «Бяше въ полку два человека храбрых, Олешка Попович... и Тимоня Золотой Поясъ»(25).
В топонимике Подола существовало название «Пасынча беседа» (церковь св. Ильи, «яже есть над Ручаем, конец Пасыньче беседы»). М. Н. Тихомиров считал, что это название означает «место встреч, собраний дружинников («пасынков»)». А само слово «пасынок» в значении дружинника происходит от «пасати» — опоясывать мечем, обряда посвящения в дружинники, который имел аналогии в западноевропейских рыцарских обрядах(26). Об этом говорит и статья 1149 г. Ипатьевской летописи: «Пасаше Болеславь сыны боярьски мечемь многы» (27). Боевой пояс, конечно, в таких случаях бывал богато украшен. О том, что поясные наборы были достаточно распространены на Руси, свидетельствуют и находки поясных бляшек в древнерусских курганах и кладах IX—X вв. Причем, как это неоднократно отмечалось исследователями, эти курганы являлись захоронениями представителей военно-феодальной верхушки. Очевидно, именно с выделением военно-феодальной знати начали прививаться на Руси щедро украшенные боевые пояса и сбруя, стали широко распространяться в быту различные наременные нашивки и украшения.
В основном поясные бляшки относят к арабскому импорту с Востока. Конечно, в целом как сама «мода» на поясные наборы, так и типы и орнамент поясных украшений проник на Русь с Востока (Хазарский каганат). Однако, возможно, здесь имеет место н определенная гиперболизация этого импорта (в частности, поясных украшений) и отрицание местного производства подобного рода вещей. В связи с этим интересно следующее замечание В. П. Даркевича о том, что «восточные наременные бляшки из серебра в местах их изготовления почти неизвестны. Находки из Восточной Европы частично восполняют этот пробел»(28).
Практически не известны на Востоке и находки литейных форм, в которых изготовлялись эти бляшки. Правда, Т. Арне в статье, посвященной в основном Шестовицкому могильнику, упоминал о каких-то литейных формочках для изготовления поясных бляшек, которые он видел в музее г. Самарканда(29). Однако ни описание, ни публикации этих формочек нам, к сожалению, не известны. К тому же единственная, известная до находки в Киеве литейная формочка для поясных украшений была найдена также на территории Киевской Руси в древнем Плиснеске(30).
Изучая древнерусские сбруйные наборы, А. Н. Кирпичников пришел к выводу, что в X—XI вв. степную территорию (куда входила Южная Русь, Северное Причерноморье и Крым) обслуживали высококвалифицированные мастерские, которые никогда не поднялись бы до своего высокого уровня, если бы не восприняли художественные и культурные достижения развитого ремесла оседлых районов, и высказал предположение, что после 1000 г. в работе этих мастерских «могли принять участие и русские мастера»(31). Это, конечно, касается и поясных наборов. Находка на Подоле указывает, что именно в Киеве уже в X в. действовала подобная мастерская. Считаем, что предположение А. Н. Кирпичникова подтвердилось (с той только оговоркой, что не «после», а «до» 1000 г).
Вероятно, в X в., особенно во время княжений Святослава и Владимира, когда быстро выделялась и росла дружинная прослойка, в Киевской Руси возник особый спрос на поясные и уздечные наборы (по выражению А. Н. Кирпичникова, эпоха «сбруйного выбора» на Руси). Этот спрос и породил мастерские, подобные подольской, и мастеров-ювелиров, которые оказались на уровне лучших мастеров своего времени. По своей художественной ценности рисунки, вырезанные на формах, относятся к лучшим образцам прикладного искусства. Резьба поражает своей тщательностью и совершенством. Перед нами произведение зрелого художника, который соединил художественный вкус и техническое совершенство.
Мы полагаем, что надпись на формочке, вероятнее всего, означает имя владельца формочки, а не мастера-резчика, выполнившего изображение бляшек (хотя не лишено вероятности предположение, что это было одно и то же лицо).
Арабская надпись на формочке сделана простым куфи (рис. 6). Возможны различные варианты прочтения этой надписи. И. Г. Добровольский читает ее как имя собственное «Йазид», Б. И. Маршак считает, что наиболее вероятным является прочтение — «турк», т. е. представитель племени торков(32). Разное прочтение вызвано отсутствием в куфи точек, по которым отличаются многие арабские буквы, а также трещинами, идущими по торцу формочки.
В том, что на киевской форме встретилась арабская надпись, нет ничего удивительного. Хорошо известно, что в Киеве жило довольно много выходцев с Востока. В топонимике Подола существовало название, «Козаре», которое, возможно, осталось от хазарской торговой колонии. Под 1106 г. упоминается в летописи воевода Святополка Изяславича «Иванко Захарьич Козарин» — вероятно, обрусевший хазарин(33). Немало, могло оказаться в Киеве и торков, которые с 985г. выступают в лето¬писи как союзники Владимира Святославича. Торком был повар (и убийца) князя Глеба Владимировича. Среди киевских мусульман могли быть и пленники из Хазарии, которые попали в Киев после разгрома князем Святославом Игоревичем хазарских городов Саркела, Итиля и Семендера. Арабский путешественник Абу Хамид ал-Гарнати, который посетил Киев в 1150 и 1153 гг., сообщал, что он «прибыл в город славян, который зовут Куйав. А в нем тысячи «магрибинцев», с виду тюрков, разговаривающих на тюркском языке и стрелы мечут, как тюрки». Там же Абу Хамид встретил «человека из багдадцев, которого зовут Керим ибн Файруд ал-Джаухари»(34). Среди иноземцев, живших в Киеве, Печерский Патерик упоминает сирийцев, половцев.
Однако этническое происхождение мастера не имеет для нас принципиального значения. Данное производство в Киеве было вызвано местными, киевскими потребностями, развитием местных производительных сил и местных общественных отношений. Сами формочки были изготовлены из местного овручского шифера(35), мастерская функционировала в Киеве, ее продукция поступала прежде всего на киевский рынок и вливалась в общий поток древнерусского ремесленного производства.
В этой связи следует привести высказывание Г. Ф. Корзухиной в отношении всего древнерусского ювелирного искусства в целом: «Не арабы воскресили это древнее искусство. Толчком к его развитию, как и развитию других ремесел, послужил переход в IX в. к новым обществен¬ным отношениям, создавшим к X в. слой новой, могущественной знати, стремившейся к бЪгатству, роскоши, дорогому оружию и одежде»(36).
Подольские литейные формочки являются наиболее ранними из найденных в Киеве. Как известие, основная масса киевских литейных форм относится к XII—XIII вв. Подольские формочки стоят также особняком среди немногочисленной группы одновременных им формочек (типа Табаевки), резко выделяясь как характером изготовляемых пред¬метов, так и техническим и художественным совершенством. Упоминаемые выше бляшки литейной формы из Плиснеска, датируемой XI в., также по своим художественным достоинствам значительно уступают бляшкам киевских формочек. (На ней вырезано четыре пятиугольные бляшки, лишенные какой-либо орнаментации.) Таким образом, обнаруженные на Подоле формочки являются пока единственным известным в настоящее время набором литейных форм для производства поясных украшений, несмотря на широкое распространение последних на всей огромной территории Евразии в довольно широком временном диапазоне (IV-ХI вв.).
Следы еще одной ремесленной мастерской, связанной с ювелирным делом, были обнаружены в том же 1975 г. при исследованиях усадьбы бывшей Покровской церкви (1766 г.) на ул. Зелинского. В слое XIII в. был открыт небольшой фрагмент постройки (1X1,5 м), которая, судя по находкам, была мастерской ремесленника-ювелира, изготавливавшего изделия из янтаря. Основная часть мастерской оказалась перекрытой полом из майоликовых плиток каменного сооружения XIV—XV вв. и поэтому раскопана не была. Было найдено 18 полуобработанных заготовок из янтаря. Большинство из них — это плоские пластины янтаря толщиной 3—4 мм, квадратной, ромбовидной и бипирамидально-усеченной формы. Вероятно, ассортимент изделий из янтаря данной мастерской был небольшим и представлял собой преимущественно бусы и подвески-кулоны. Янтарь красноватого оттенка. По мнению Р. Л. Розенфельдта, это тот же желтый янтарь, но прокаленный в глиняных горшках под слоем песка. При такой технологии получали янтарь, сходный по цвету с сердоликом. Изделия из томленого янтаря покрывались белесой коркой, сам янтарь становился менее прочным, с многочисленными трещинами(37). Местного ли происхождения этот янтарь или прибалтийского, сказать трудно, поскольку, как утверждает Р. Л. Розенфельдт, по химическому составу, качеству и внешнему виду днепровский янтарь неотличим от прибалтийского(38). Укажем, однако, что во всех обнаруженных в Киеве мастерских по обработке янтаря (ул. Десятинная(39), ул. Житомирская, 14 (40), Михайловский Златоверхий монастырь(41) — в Верхнем городе, ул. Ярославская, 41 — на Подоле(42)) встречался янтарь красноватого цвета. И только на ул. Десятинной наряду с ним попадались куски желтого янтаря. Характер обработки заготовок напоминает янтарь из мастерской, раскопанной на территории Михайловского монастыря. Отметим, что это вторая открытая за последние годы на Подоле мастерская по обработке янтаря.
Судя по ассортименту, янтарные изделия подольской мастерской были рассчитаны на самый широкий круг потребителей как города, так и деревни. Все они, безусловно, массового производства.
На раскопе по ул. Верхний Вал па глубине 4—4,5 м от современной поверхности были обнаружены следы производства пряслиц из овручского шифера. Культурный слой, в котором они находились, датируется по стратиграфии XI—XII вв.
Было выявлено около 30 заготовок, бракованных деталей, отходов производства (рис. 7), которые красноречиво свидетельствовали, что рядом находилась мастерская по производству шиферных пряслиц. Однако строительные работы не позволили тщательно изучить место находки и обнаружить саму мастерскую. В мастерской, судя по найденным деталям, изготовлялись пряслица с внешним диаметром 20—21 мм и диаметром веретенного отверстия 8—9 мм. По мнению Р. Л. Розенфельдта, пряслицу с таким диаметром внутреннего канала следует датировать второй половиной XI — первой половиной XII в. (43). Размеры обнаруженных заготовок: 27X33X17 и 25X29X16 мм. В них уже просверлены веретенные отверстия, которые сужаются: с одной стороны их диаметр 9 мм, с другой — 7 мм. На этих заготовках отсутствуют следы одновременного процесса высверливания канала пряслица и вырезания (выкружения) пряслица из тела заготовки, что предполагал Р. Л. Розенфельдт, реконструируя процесс изготовления пряслиц (44). Однако на более тонких заготовках такие следы встречаются. При высоте заготовок 9—10 мм диаметр канала равняется 8 мм, при высоте 16—17 мм — 9 мм. Найденные заготовки и отходы производства показывают, что на изготовление одного пряслица в данной мастерской требовалось около 10 см2 шифера.
Шиферные пряслица являются одной из наиболее распространенных категорий находок в древнерусской археологии. По выражению Б. А. Рыбакова, это «вещи с широким общерусским диапазоном распространения». Их производство, сбыт, а также область распространения были детально исследованы Б. А. Рыбаковым (45).
Однако находка па Подоле возвращает нас к вопросу о характере производства шиферных пряслиц и дает возможность уточнить и несколько дополнить существующие представления по данной проблеме. Считалось, что производство шиферных пряслиц было сосредоточено исключительно в районе Овруча(46). Во многом это мнение основывалось на том факте, что до сих пор «ни одной мастерской по изготовлению пряслиц в Киеве не найдено. Ни разу во время раскопок в разных местах Киева, в том числе и в ремесленных районах, не были встречены характерные остатки шиферных плиток с высверленными из них пряслицами, которые могли бы говорить о местном производстве шиферных пряслиц. Следовательно, несмотря на наличие в Киеве привозного шифера, киевские ремесленники производством пряслиц не занимались» (47). Отсутствие находок производства шиферных пряслиц в Киеве н в других городах Древней Руси послужило основанием того, что данное производство было отнесено в разряд сельских промыслов.
Теперь, после обнаружения следов такой мастерской на Подоле, можно говорить о местном, киевском производстве шиферных пряслиц, утверждать, что это производство не было исключительной монополией овручских камнерезов, а имело место и в других древнерусских центрах (прежде всего в городах, где велись большие строительные работы). Подтверждают эту мысль и находки следов подобного производства в древнем Минске(48) и Суздале(49).
Следовательно, и само производство шиферных пряслиц нельзя считать чисто сельским промыслом.
Сырье для мастерской в Киеве могло доставляться двумя путями. Во-первых, непосредственно из овручских каменоломен, где ремесленник заказывал небольшие партии шифера. Возможно, он мог кооперироваться с другими ремесленниками, которые занимались производством крестиков, иконок и других мелких поделок из шифера и которые также нуждались в относительно небольших партиях сырья. Шифер в Киев доставлялся, вероятнее всего, водным путем: Уж — Припять — Днепр.
По поводу вопроса о начале разработок овручского шифера полагаем, что овручские каменоломни функционировали уже в первой половине X в. Об этом свидетельствуют многочисленные обломки шифера (в том числе фрагмент капители), найденные в 1971 г. во время раскопок древнейшего каменного дворца в Киеве, который находился в центре городища Кия (50). Большое количество овручского шифера пошло и на строительство Десятинной церкви. Однако широкая, массовая разработка овручского шифера началась, конечно, в первой половине XI в. в связи с развернувшимися большими строительными работами в Киеве и Чернигове.
Вторым источником сырья для производства пряслиц могли служить отходы мастерских, связанных со строительным делом и обработкой крупных масс камня. Одна из них была открыта раскопками В. В. Хвойки на Старокиевской горе и «служила для выделки всевозможных изделий из камня — здесь выделывались мраморные, шиферные и изготовленные из других пород камня карнизы, плиты и т. д., иногда украшенные орнаментом»(51). Широкие масштабы использования в постройках древнего Киева овручского шифера известны. Нет нужды перечислять все киевские дворцы и храмы, где он был применен. Скажем только, что лишь при исследованиях Успенского собора Печерского монастыря было обнаружено 244 гладкие плиты пола, которые покрывали площадь 530 м2 (52). Отходы и брак таких мастерских, обрабатывавших шифер в огромных количествах, вполне мог использоваться при изготовлении шиферных пряслиц. Нам представляется, что именно эти отходы и были основным источником сырья для производства пряслиц в Киеве.
Обнаруженная мастерская по производству пряслиц открыла еще одну, неизвестную ранее, специализацию киевских ремесленников.
В свете изучения вопросов ремесленного производства на Подоле интересны находки стеклянных изделий, обнаруженных при исследованиях «Дома Петра I» (ул. Константиновская, 6). Здесь была открыта часть какого-то деревянного сооружения очень плохой сохранности. На небольшой площади (около 4 мг) были найдены фрагменты 16 браслетов, бусы, остатки стеклянной посуды. Несколько браслетов были бракованные.
По форме, цвету найденные браслеты составляют достаточно большой ассортимент: плоский браслет фиолетового цвета—1; плоско-выпуклых в сечепии фиолетового цвета — 2 (отличаются, однако, друг от друга шириной и интенсивностью цвета); круглой формы — 4 (бирюзового, коричневого, зеленого и желтого цвета); витых браслетов — 3 (синего, фиолетового и желтого цвета).
Интересна бусина довольно редкой формы (фестончатая в сечении) с пластичным узором и ободками. Она украшена желтыми зигзагами, идущими по черному полю. По мнению Ю. Л. Щаповой, такого рода бусины скорее всего изготовлялись в Киеве и появились в начале XII в.(53). Началом XII в. следует, вероятно, датировать и все остальные материалы из раскопа. На это указывает найденная поблизости вислая печать с надписью «дьнъслово», которую В. Л. Янин связывает с киевской митрополией и датирует 1091 —1096 гг.(54).
Состав находок позволяет сделать предположение о том, что постройка являлась стеклоделательной мастерской, но настаивать на этом предположении ввиду плохой сохранности сооружения и отсутствия более убедительных следов производства не приходится. Возможен, конечно, и вариант, что здесь находился дом купца, который распространял по Руси киевские стеклянные изделия. Сравнительно недалеко были обнаружены две стеклоделательные мастерские. Одна была открыта в 1950 г. В. А. Богусевичем на углу ул. Волошской и Героев Тринолья. Здесь было обнаружено несколько разрушенных глинобитных печей-горнов для изготовления стеклянной массы. 100 кг свинца, фрагменты стеклянной посуды, перстней, бус (55). В 1956 г. на ул. Волошская, 20 была обнаружена еще одна мастерская, где был найден развал печи производственного назначения, сгустки окисленной меди, шлаки, кусочки оплавленной смальты и эмали, стеклянные браслеты (56).
В 1972 г. на Красной площади в самых нижних строительных горизонтах (глубина 10—10,6 м) при раскопках усадьбы X—XI вв. были обнаружены фрагменты (донца) двух остродонных кубков (рис. 8) (57). Как известно, остродонные кубки — большие сосуды с тонкими стенками, широким устьем и закапчивающиеся узким тяжелым донцем — являются наиболее древней стеклянной посудой на Руси. Основываясь на находках из Новгорода, Ю. Л. Щапова считает, что изготовление таких кубков на Руси началось с 20—30-х годов XI в.(58). Судя по стратиграфии и всему комплексу находок, эти фрагменты остродонных кубков являются наиболее ранними древнерусскими стеклянными сосудами, найденными в Киеве.
Интересное сооружение X в. было обнаружено раскопками 1973 г. на Житнем торге (рис. 9) (59). Оно представляло собой прямоугольную в плане постройку столбовой конструкции с деревянным полом размером 3X4 м. Стены возведены из толстых колотых досок, края которых запазованы в угловые и два промежуточные столба. Доски тщательно подогнаны одна к другой. Характерной особенностью этой постройки являлось то, что в ее стенах было множество небольших сквозных отверстий. Они располагались на расстоянии 0,3—0,4 м друг от друга, по семь-восемь отверстий в каждой доске. В некоторых из них сохранились вбитые с внешней стороны специальные колышки-чопики. Пол был настелен из широких колотых досок, заходивших краями одна на другую. Две боковые доски имели между собой вырезанные пазы-отверстия, в которые вставлялись бруски-фиксаторы. Крайняя доска в местах прилегания к столбам имела следы специальной подрубки. Все это говорит о том, что во время функционирования данной постройки периодически возникала необходимость в извлечении крайней доски пола. С внешних сторон северо-восточной и юго-восточной стен были выявлены неширокие водоотводные каналы.
Необычный характер конструкции сооружения свидетельствует о ее производственном назначении. Возможно, что подобные сооружения служили «чинбарнями» — чанами, в которые шкуры складывались для подпаривания и прения. При расчистке культурного слоя вокруг постройки было найдено несколько так называемых коньков — подтесаных пястных или плюсневых костей быка или лошади. Такие коньки могли применяться на заключительном этапе обработки кожи (лощение) «после всех операций, включающих разминку и рыхление кожи»(60). Таким образом, с определенными оговорками можно говорить о наличии здесь кожевенного производства. Наличие рядом ручья, а также то обстоятельство, что участок раскопа практически прилегает к урочищу Кожемяки, делает такое предположение вполне вероятным.
В различных местах Подола были обнаружены также одиночные находки, говорящие о широком распространении в районе ремесленного производства. Это и литейные глиняные тигельки (Житный торг, 1973), и находки крупных скоплений шлаков (Житный торг, 1973, ул. Героев Триполъя, 1974, ул. Волошская, 19, 1975). Следует отметить, что во всех случаях находки шлаков располагались вдоль берегов безымянных ручьев.
К сожалению, не всегда удавалось связать обнаруженные комплексы с конкретными усадьбами, установить величину последних и их социальный облик. Так, характер застройки ремесленного квартала на ул. Верхний Вал был установлен только для самого нижнего строительного горизонта. Здесь были обнаружены две усадьбы, разделенные улицей. Первая (площадь около 250 м2) состояла из жилого сруба и двух хозяйственных построек. На второй частично исследован жилой дом. Практика археологических исследований Подола показывает, что планировка и размеры усадеб оставались неизменными на протяжении веков. Это и позволяет предполагать, что на данном участке размеры усадеб, в пределах которых были зафиксированы ремесленные комплексы, соответствовали исследо¬ванной на нижнем горизонте.
Сооружение, интерпретируемое как чан для подпаривания кожи, входило в состав усадьбы X в., состоящей из жилого дома (площадью 28,6 м2) и еще одной хозяйственной постройки. Размеры этой усадьбы (впрочем, как и большинства открытых на Житнем торге) — около 300 мг. Купеческая усадьба в центре Подола, где были обнаружены фрагменты стеклянных кубков, более чем в 2 раза превышала эти размеры. Жилой сруб, один из трех функционировавших одновременно построек, занимал площадь 58 мг. Среди других усадеб эта выделялась и богатством обнаруженного инвентаря. Таким образом, усадьба размером 250—300 м2 с одним жилым срубом и одной (реже двумя) хозяйственными постройками была характерна для рядового горожанина-ремесленника древнерусского Киева.
Обнаруженные на Подоле в 1972—1976 гг. мастерские и другие следы ремесленного производства в разных топографических точках Подола являются новым убедительным свидетельством ремесленного характера этого района (рис. 10).
Обращает на себя внимание тот факт, что в своем большинстве открытые на Подоле ремесленные мастерские производили продукцию в массовом масштабе, в расчете на широкий рынок.
Новые находки на Подоле позволяют более полно представить себе ремесло древнего Киева, внести новые детали и уточнения в общую картину древнерусского ремесла. Каменные литейные формочки — древнейшие из найденных в Киеве. Сам набор для изготовления поясных украшений является уникальным не только для древнерусской археологии. Открыта еще одна специализация киевского ремесла. В целом эти находки еще раз подчеркнули высокую степень развития ремесленного производства Киева X—XIII вв.
